Михаил Пришвин: «Весь день провел на фабрике «Парижская коммуна»
Блогеры 100 лет назад. Дневники Михаила Пришвина: Кто будет шить башмаки?
Московская обувная фабрика «Парижская коммуна» разместилась на улице с говорящим названием Кожевническая. По данным историков это место называлось с XV века как Ногайский двор. Здесь жили ногайцы (тюркоязычный народ, проживающий в основном на территории Дагестана, кочевники, которые торговали лошадьми и выделывали кожу). С тех пор про это место стало основой кожевнических ремесел.
Уже с XVIII века известно про слободу Кожевники с ее кустарными мастерскими и заводами по выделке и обработке кожи. Как раз они после событий 1917 года, в 1922 году, объединились в одно большое предприятие под революционным названием «Парижская коммуна», которое позже стало одним из крупнейших обувных предприятий страны. А сейчас еще и одним из старейших. Весной 2022 года фабрика отметила 100 лет. За это время на фабрике выпустили такое количество продукции, в которой можно обойти кругом землю пешком несколько раз— 660 млн пар обуви.
За это время «Парижская коммуна» встречала многих гостей. В дневниках, записях можно найти разные цитаты про это предприятие. А что, если бы интернет был тогда 100 лет назад? Что бы блогеры того времени рассказывали? Читаем дневники Михаила Пришвина, практически в каждой домашней библиотеке были его книги Кладовая солнца, Золотой луг». Пришвин был большим модником — из записей 1905 года: «Помню, как-то в Петербурге является к нам Михаил Михайлович из заграницы, нарядный и в котелке«.
18 марта, 1924 год: Ездил в Марьину рощу смотреть волчков-кустарей: это ремесленная интеллигенция; и тоже останется без преемников (учеников): «Кто будет шить башмаки?». Ответ: «механическая обувь». Надо узнать, что высшая механическая обувь в Европе обязана средневековым «волчкам».
21 марта, 1924 год Весь день провел на фабрике «Парижская коммуна». Как чудесно, по одному слову я понимаю простого человека, рабочего, и как трудно мне даются машины!
26 марта, 1924 год. Весна задержалась, далеко перешло время, сохраненные в девственные мощи снега вот-вот разольются. Всех волнует загадка этой весны: как выйдет переход от весны света к весне воды. Мы живем накануне решительного момента, которым определится весь год. Каждый это чувствует, каждый волнуется.
29 марта, 1924 год. Цифрой жизнь ни за что не ухватишь, и мне это очень нравится: пусть сами столпы экономисты сдвинутся и поищут каких-нибудь новых путей восприятия жизни. Все это дает мне смелость основать свои исследования на простом глазе и на простом здравом смысле: стоит дерево, так оно и есть дерево, а не дерево само по себе и мое представление о дереве. Точно так же стало ясно и отношение субъекта к объекту вообще, например, интеллигенция и народ, какая ерунда: я и сам народ, я и мужики, да ведь мужики все для меня разные.
Россия и раньше была вся не исследована, а после величайшей революции и говорить об этом нечего, писать дневники, и все будет ценно.
30 марта, 1924 год. Тему исследования я себе выбрал очень интересную, мне нужно изучить производственный быт разного рода кустарей.
В Ленинско-Кимрском районе есть до семнадцати видов разных кустарей, самый некультурный кустарь, работающий просто руками, — валяло, самый интеллектуальный, работающий тончайшим инструментом — иглой, — скорняк, средний между ними — башмачник. В конце концов моя работа (писателя) есть расширение идеи Бюхера, выраженной в его книге «Работа и ритм». Быть может, мне удасться в конце концов проследить, как при механизации ремесла на фабрике исчезает производственная песня (поют машины) и песенная душа мастерового перестраивается в сторону интеллекта и воли». — из дневников писателя Михаила Пришвина. Про дневники Пришвина мы писали в феврале по случаю дня рождения писателя. Имя Михаила Пришвина каждому из нас известно с детства: на его рассказах о животных, о природе мы выросли.
Все звуки собирались сюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему. Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя с Митрашей, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное.Видно, как птица поет на сучке, и каждое перышко дрожит у нее от усилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходится выпевать, выкрикивать, выстукивать. Кладовая солнца, Михаил Пришвин, 1945 года
