Людмила Алябьева: «Мы знаем из истории, что ничем непобедимое стремление человека наряжаться

зачастую помогало выстоять в самые сложные времена», — Сарафан24 цитирует интервью для Ведомости с директором Аспирантуры по искусству и дизайну НИУ ВШЭ Людмилой Алябьевой.

Людмила Алябьева

директор Аспирантуры по искусству и дизайну НИУ ВШЭ;

культуролог, шеф-редактор журнала «Теория моды».

С Людмилой Алябьевой, культурологом и историком моды, мы планировали интервью давно, — Ведомости. Обсудить было что. Алябьева – филолог и культуролог, с 2006 г. она шеф-редактор единственного в стране академического журнала о моде как глобальном социокультурном явлении «Теория моды: одежда, тело, культура» в издательстве «Новое литературное обозрение». Дисциплина «теория моды» занимается ее изучением в широком контексте как символического языка – в таких ракурсах, как телесность, визуальное восприятие, массовая культура, политика, экономика. За исключением Алябьевой и ее авторов, так глубоко моду в России не анализирует почти никто. В дополнение к журналу она стала редактором одноименной серии книг в издательстве «Новое литературное обозрение», где на протяжении 10 лет выходят работы главных российских и мировых профильных авторов. Позже Алябьева начала преподавать теорию моды в Британской высшей школы искусства и дизайна и в Шанинке (Московская высшая школа социально-экономических наук, МВШСЭН). А три года назад стала руководителем Аспирантской школы по искусству и дизайну Высшей школы экономики (ВШЭ). В России это единственное профильное образование с международным дипломом PhD.

Для первого интервью мы встречались в марте. Предметом нашего разговора были изменения – в обществе, науке, образовании, моде и дизайне. А формальным поводом – намечавшаяся на начало апреля научная конференция «Теории и практики искусства и дизайна: социокультурные, экономические и политические контексты». Ее темами также должны были стать новые практики в искусстве, дизайне, моде и связанных дисциплинах.

Но пандемия внесла свои коррективы: запланированную конференцию перенесли, а обучение ВШЭ переехало в онлайн. Удивительная ирония: за короткое время многое из того, что еще месяц назад было актуальной повесткой, ушло, как будто и не было. Оказалось, что пора фиксировать новую реальность.

– Как сейчас устроен рабочий процесс в ВШЭ?

– В той части, с которой знакома я, ВШЭ перешла в онлайн. Это случилось в катастрофически сжатые сроки, в буквальном смысле одним днем. Я сама (как и мои коллеги по Школе дизайна НИУ ВШЭ) принципиально не делала перерыва, потому что мне казалось крайне важным сохранить связь со студентами и поддержать их в меру сил в эти непростые времена.

С одной стороны, то, что у нас есть такой инструмент, как онлайн, это здорово, нам с этим очень повезло. С другой – скорость и масштаб перемен, конечно, все переживают по-разному и этот инструмент не везде одинаково эффективно работает. Мы оказались перед лицом новой реальности, и это травматичный опыт, с которым нам еще предстоит работать.

Резкий переход в онлайн имеет свои очевидные минусы. Не все студенты появляются на лекциях. И я, во-первых, в любом случае с уважением отношусь к личному выбору студентов. А во-вторых, не исключаю, что их отсутствие может быть связано и с тем, что у них не все благополучно обстоит со связью. Про переход в онлайн говорят, как про само собой разумеющееся, и почему-то забывают, что далеко не у всех мощные компьютеры, хороший интернет. К сожалению, мы еще очень далеки от цифрового равенства.

Отдельная сложность в том, что у нас есть студенты не только гуманитарии и теоретики, но и дизайнеры, чья учеба предполагает практики и работу в мастерских. Это все, естественно, оказалось под большим вопросом.

Заседание Научно-исследовательского семинара Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ

– Да, это тоже вопрос к онлайну – есть вещи, которые делать удаленно просто невозможно.

– Сейчас кураторы-практики спешно переосмысляют курсы, переводят их в большей степени в диджитал или пытаются работать на том минимуме, который у всех под рукой дома. Я убеждена, что эта Zoom-эпоха приведет к абсолютно новым форматам. Некоторые уже появляются: фотографы работают с FaceTime, художники творчески переосмысляют Zoom и другие онлайн-платформы. Мы наблюдаем какой-то невероятный всплеск креативности эпохи карантина. С другой стороны, когда мастерские и лаборатории закрыты, отшить коллекцию или провести исследование дома представляется крайне проблематичным, если вообще возможным.

Но с исследовательской точки зрения сейчас интереснейший период, потому что мы стали свидетелями баснословных перемен. Мир, к которому мы привыкли, в одночасье закончился, и начался новый, непонятный и совершенно незнакомый, породивший новые слова, новые практики, новые чувствования. К примеру, ситуация самоизоляции и социального дистанцирования привела к появлению новых привычек и ритуалов, наши тела по-другому двигаются, наши гардеробы переформатировались, в обиход вошли маски, которые мгновенно стали частью модного высказывания и претендуют на то, чтобы им остаться.

– От нынешнего обучения будет толк? Не придется потом весь материал проходить еще раз? Может, имело смысл отменить обучение и перенести его на более поздний срок?

– Говоря о перенесении, мы оперируем старой, доковидной логикой, когда нам казалось, что можно все планировать. Сейчас никто не знает, сколько все это продлится, а поэтому как переносить, на какое время?

Но вопрос эффективности обучения, безусловно, есть. Да, может, в том виде, в каком мы предполагаем усвоение знаний, многое потеряется. Конечно, любой материал нуждается в адаптации к онлайну. И оказалось, что, хотя мы все последние годы твердили как мантру «онлайн, онлайн», в реальности мало кто к нему на самом деле готов. Очевидно, что онлайн предполагает иные инструменты [чем офлайн], и мне кажется, что, когда мы войдем в какой-то очень условно нормальный режим, многие институции будут специально разрабатывать программу онлайна. Но не в том виде, как это предполагалось и часто делалось ранее, а продуманную именно с точки зрения логики онлайна. Потому что онлайн дает совершенно другую оптику, другую перспективу: что-то из привычного теряется, а другое, напротив, усиливается. С учетом наших новых пониманий надо будет корректировать материал и его подачу.

Но будущее скорее за смешанными форматами – тем, что называется blended: когда часть материала выдается онлайн, а что-то продолжают делать офлайн. И важно, чтобы новые программы как раз формировались с учетом логики и специфики и того и другого. Смешанное обучение уже не просто планы, это очень серьезно обсуждается, например, для ввода в магистерской программе в Шанинке, где я как руководитель программы приняла решение работать именно в формате blended. В том числе для того, чтобы расширить географию программы и охватывать не только столицу, но и регионы. Такой запрос был и раньше, но сейчас обстоятельства решительно подталкивают нас к скорейшей реализации обновленных форматов.

Если вернуться к остановке учебного процесса – не прерываться было важно не только и не столько из-за собственно учебного процесса. Продолжать быть вместе – это способ поддержки и солидарности, что ли. Сейчас для всех трудный период, но для молодых людей, особенно творческих, он может быть особенно травмирующим. Поэтому мне лично было важно продолжать оставаться с ними на связи. Может быть, имеет смысл ослабить дедлайны, упростить процесс сдачи экзаменов, пересмотреть оценочный инструментарий. Но ни в коем случае нельзя вовсе отменять занятия.

– Апрельскую конференцию перенесли, как и большинство офлайн-мероприятий. Сейчас есть ясность, когда и как вы ее проведете?

– В конце марта еще казалось, что мы сможем провести все в октябре. Теперь понятно, что сделать международную конференцию в офлайне в октябре скорее всего будет невозможно. Например, зарубежные коллеги точно до нас в октябре не доедут. Да и непонятно, как скоро мы сможем собираться больше чем по двое в офлайне. Поэтому мы и решили вместо одной конференции с мая проводить серию мини-конференций: одна запланированная секция как одна мини-конференция – аспирантская конференция пройдет в конце мая, теории и практики перформанса запланирована на 4 июня, game studies, мультимедиа, «место искусства» также пройдут в онлайн-формате.

Но помимо этой конференции в ВШЭ мы с коллегами по журналу «Теория моды» хотим провести еще одну – посвященную тому, что происходило и происходит с одежными и телесными практиками в период карантина. Многие коллеги, зарубежные и российские, уже откликнулись, так что планируем собраться в июне – понятное дело, в онлайне. Вообще, интересная штука: сейчас, когда отменилась международная мобильность и возможность реально встретиться с зарубежными коллегами пока что кажется весьма призрачной, общение с ними только интенсифицировалось, мы придумываем совместные программы, планируем исследовательские проекты, ридинг-группы. Мир для меня вдруг стал очень маленьким и сплоченным.

Что касается выходов журналов и книг – работа продолжается, но и здесь приоритет отдается электронным версиям. К примеру, новинка в серии «Библиотека журнала «Теория моды», «Космические одежды: мода в невесомости» Барбары Брауни, вышла аккурат к 12 апреля – правда, пока только в электронном формате.

«Держаться за старое мне не интересно»

– Тематика конференции «Теории и практики искусства и дизайна» очень широкая, но объединяющее направление – соединение теории и практики. Почему это важно?

– Да, конференция и ее повестка действительно очень амбициозные. Она задумывалась с момента открытия Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ как своего рода площадка поиска исследовательской идентичности для самой школы, способ нащупать основные сюжеты и направления развития. Принципиальное в конференции – объединение теории и практики. Это отражается и в содержании, и в составе участников. Мы приглашаем теоретиков и практиков, для нас важно совмещать эти оптики в рамках одной и той же секции, экспериментируя в том числе с разными жанрами: привычные научные доклады соседствуют здесь с артист-токами, воркшопами и перформансами.

Объединение теорий и практик является для нас одной из приоритетных задач, причем в рамках не только отдельно взятой конференции, но и логики развития нашей аспирантуры в целом. Я говорю об очень интересном и продуктивном формате PhD by Practice, который совмещает в себе теорию и практику, представляя собой проект (перформанс, коллекцию одежды, выставку) и исследовательскую часть в виде текста, который соответствует требованиям, предъявляемым к диссертации. Формат PhD by Practice пока не существует в России, но нам с коллегами по Аспирантской школе он представляется весьма перспективным, в особенности для поля искусства и дизайна. Формат, безусловно, дискуссионный, но потому и живой, развивающийся, в частности, в вузах Великобритании, стран Северной Европы, США и Австралии.

Выставка-инсталляция «Раз/Архивация», придуманная Людмилой Алябьевой для книжной ярмарки КРЯКК в Красноярске /Фонд Михаила Прохорова

– Как традиционная российская наука реагирует на новые практики – междисциплинарность, PhD by Practice? Она впускает их в себя?

– По-разному. Представления о «научности», дисциплинарных границах были и остаются темой весьма чувствительной. Я об этом знаю не понаслышке, «теория моды» далеко не всеми признается в качестве самостоятельной научной дисциплины («Изящно и даже любопытно, но, помилуйте, голубушка, какая же это наука?»).

Что касается междисциплинарности и новых форматов ученых степеней, то очевидно, что в сходной логике мыслит большое количество коллег в России и в мире, так что мы не одиноки и не изолированы. Сегодня ясно, что эпоха «старого языка» в изучении искусства миновала, ему на смену пришла полифония самых разных подходов и разворотов, которая мне, признаться, очень импонирует. Держаться за старое можно, но мне, например, просто неинтересно. Моим коллегам, нашим аспирантам, видимо, тоже.

По каким критериям приглашаете участников? Среди них больше россиян или иностранцев?

– Мы публикуем опен-колл, в котором прописываем интересующие нас направления, и собираем заявки. На участие в апрельской конференции мы получили более 100 заявок, что довольно прилично. В основном из России, но конференции всего три года, так что развиваемся дальше.

– Это рабочие заявки?

– Да, конечно. Важно также, что среди наших участников как условные заслуженные учетные, так и аспиранты и магистры, независимые исследователи. В этом смысле я не вижу необходимости искусственно ограничивать и защищать какую-то большую науку от неоперившихся и незаслуженных и сидеть с особым выражением на лицах для создания специфически научной атмосферы. Это совершенно непродуктивно.

– То, о чем мы говорим, для неспециалиста выглядит как абсолютно новые дисциплины. Есть ли в России соответствующие специалисты – как маститые, так и начинающие?

– Конечно. Те же перформативные исследования или телесность – области, которые невероятно быстро и интересно развиваются в России. Именно перформативная секция у нас на конференции легко набирается из российских коллег.

«В некоторых областях студенты более продвинутые, чем мы сами»

– Расскажите подробнее, чему именно вы учите.

– Если говорить про аспирантуру в ВШЭ (потому что есть еще дорогая моему сердцу магистерская программа по теории моды в Шанинке), то она существует всего три года. Там сейчас три курса, обучается чуть больше 30 человек. Темы у всех очень разные, амбициозные и, как нам кажется, очень перспективные в международном научном контексте. Есть направления, которые нам особенно интересны, – к примеру, практики современного искусства, перформативность, game studies, мода и телесность. В поисках научного руководства для своих аспирантов мы нередко выходим за пределы НИУ ВШЭ и России. Хочется верить, что наша аспирантура живет в XXI в. и ориентируется на запросы современности.

Среди первоочередных задач нашей аспирантской школы мы также видим открытие собственного диссертационного совета, который позволит проводить защиты как для своих аспирантов (а у нас уже подросли третьекурсники), так и для внешних соискателей. Как я уже говорила выше, в 2018 г. ВШЭ получила право вручать свои собственные степени в формате PhD, которые предполагают совершенно другой принцип работы диссертационных советов (с узкими комитетами в количестве не менее пяти человек, которые собираются под каждую диссертацию), отличный от схемы, принятой в ваковских советах.

– 30 аспирантов – это много или мало?

– Это нормально. Мы же говорим об ученых. Ученых, наверное, много быть не должно. Все-таки аспирантура – в идеале это про штучную и ювелирную работу. Еще важно сказать, что аспирантура бюджетная, аспиранты получают небольшую стипендию. Сейчас контрольные цифры по количеству бюджетных мест выросли, в этом году у нас 22 бюджетных места. Этого более чем достаточно.

В прошлом году было 12 мест, и конкурс был очень высокий – если не ошибаюсь, третий после экономики и юриспруденции. Хотя для меня любой экзамен – штука весьма условная. Мы понимаем, что если человек не помнит даты, но хорошо представляет процесс, понимает, куда и зачем пришел, и знает, что собирается здесь делать, то это важнее.

– Какие плюсы и минусы базового высшего образования заметны у поступающих в аспирантуру?

– У нас интересная ситуация, потому что бэкграунд у аспирантов очень разный. Возможно, из-за того, что аспирантура находится на площадке Школы дизайна НИУ ВШЭ и мы заявляем практикоориентированную составляющую, к нам приходит довольно много дизайнеров, художников, т. е. тех самых практиков, которых мы в том числе имеем в виду, когда размышляем о возможности внедрения формата PhD by Practice. Практикам довольно часто не хватает теоретических знаний, этот пробел мы стараемся восполнить за время их обучения в аспирантуре. Но есть и те, кто приходит, окончив факультеты истории искусства, философии. В итоге у нас получается интересный микс, который, хочется надеяться, создает экологию, идеальную для развития школы.

С чем сложно работать всегда – с такой вроде бы очевидной вещью, как написание текстов. Мы говорим о написании научных статей, потому что публикации в научных журналах (так называемая публикационная активность) являются одним из важнейших (если не основным) критериев оценки работы аспирантов на протяжении обучения в аспирантуре. Для этих нужд в школе есть курс академического письма.

Отдельная головная боль – весьма ограниченное количество журналов по нашей тематике, что является поводом для постоянного беспокойства не только для аспирантов, но и для всех коллег по цеху. В гуманитарной сфере эта проблема острее чувствуется, чем в естественно-научном мире. Не исключаю, что имеет смысл подумать о пересмотре основных конвенций и требований, настройке их под каждую научную область.

Мы сейчас говорим об образовании как части научной карьеры. Но давайте еще о более прикладном и массовом. В индустрии моды много разговоров, что для дизайнеров в России нет релевантного образования. В оставшихся вузах дают устаревшие знания, и почти все российские дизайнеры идут каждый своим путем, потому что современный мир моды требует не тех знаний, которые дает условный текстильный институт, а, например, навыков стилиста и маркетолога. Как с этим в вашей дисциплине? Вы же шире, чем только мода.

– Намного шире. Но общие проблемы присутствуют и в нашей области. Действительно, разрыв между образованием и практикой был всегда, а сейчас он становится еще более явственным, потому что процессы развиваются с такой скоростью, что образование за ними часто не поспевает. В этом смысле первейшая задача образования сегодня, наверное, в том, чтобы пересмотреть устаревшую модель, в которой преподаватель занимает властную по отношению к студентам позицию – такого, знаете, оракула, вещающего с высоты кафедры и утратившего связь с реальностью. В действительности в некоторых областях студенты нередко оказываются гораздо более продвинутыми, чем мы сами. Нужно этот момент учитывать и рассматривать весь процесс обучения как диалог, в идеале – как взаимовыгодное сотрудничество. Это не означает, что роль педагога снижается; я бы сказала даже – наоборот. Она скорее переживает перенастройку и перекалибровку.

Что касается моды, то и здесь мы наблюдаем, как образование нередко не поспевает за тем, что происходит «в поле», в индустрии: студентов продолжают учить отвечать на вопросы, которые за стенами учебных заведений уже никто не задает, повестка успела несколько раз измениться и ставит перед выпускниками новые задачи, к решению которых они в итоге не всегда готовы.

Я часто слышу, что практиков не стоит грузить теорией, отвлекать от собственно творческого процесса, но я убеждена, что стоит и даже нужно. Сильная практика предполагает знание историко-культурного контекста. Да и вообще опыт показывает, что сильная практика идет рука об руку с крепкой теорией.

– Теория какого плана, чему учить? С упором на историю искусства или экономику?

– Важно и то и другое. Именно поэтому, мне кажется, время индивидуальных творцов и гениев-одиночек прошло. Вся эта мифология, созданная еще в XIX в. и поддержанная усилиями многих кутюрье, начиная с Ворта и Пуаре, уже не работает. Она, конечно, все еще привлекательна, и к ней традиционно прибегают популярные курсы по истории моды. Наступило время командной работы, в одиночку просто невозможно выжить.

Если вернуться к вопросу об образовании и роли в нем теории, то мне кажется, что дизайнеру нужен курс, который вводит в контекст основных теорий, направлений. Чтобы не делать глупостей и не собирать велосипед из старых запчастей.

«Люди устремятся залечивать раны при помощи привычной ритейл-терапии»

– Вы шеф-редактор единственного в России гуманитарного журнала о моде, поэтому хочется поговорить с вами об индустрии. Про то, как нынешняя ситуация с коронавирусом влияет на образование, мы поговорили. А что происходит с модой?

– Как мы будем жить в эпоху «новой нормальности», сказать очень трудно, поскольку ясно, что к «старой нормальности» мы уже никогда не вернемся. После ослабления карантинного режима скорее всего произойдет всплеск потребления: люди устремятся преодолевать травму и залечивать раны при помощи привычной ритейл-терапии. Другой вопрос – у кого из нас останутся средства на эту терапию. Очевидно, что переживут этот кризис очень немногие, но те, кто найдет какие-то нестандартные решения, смогут достучаться до своего потребителя. Увы, мы недосчитаемся многих.

С другой стороны, я в последнюю очередь склонна хоронить моду. Мы знаем из истории, что ничем непобедимое стремление человека наряжаться зачастую помогало выстоять в самые сложные времена. Британский Vogue писал об этом в 1940 г.: «Мы уповаем на моду. В новом году, который окутан мраком войны, мы верим в это с еще большей силой, и мы не дадим никому смутить нас: мы верим, что мода – не прихоть, не легкомысленная причуда, а сидящий в нас инстинкт; ее ритм убыстряется и замедляется в зависимости от внешних обстоятельств, но сердце ее всегда бьется…»

Людмила Алябьева

культуролог, шеф-редактор журнала «Теория моды»

Родилась в 1975 г. в Ногинске (Московская обл.), окончила историко-филологический факультет РГГУ по специальности «филология», аспирантуру Института высших гуманитарных исследований РГГУ

1999 — начинает работать на кафедре английской филологии РГГУ, где становится заведующей кафедрой

2006 — шеф-редактор журнала «Теория моды: одежда, тело, культура» (издательство «Новое литературное обозрение»)

2010 -редактор серии «Библиотека журнала «Теория моды», преподаватель программы BA Fashion Британской высшей школы дизайна

2014 — руководитель магистерской программы «История и теория моды» факультета истории искусств РГГУ

2016 — руководитель магистерской программы «Индустрия моды: теории и практики» Московской высшей школы социальных и экономических наук

2017 — академический директор Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ.

Блог команды Сарафан24.ру